Голос-скрипка

Я уже давно слышу скрипку. Ее писклявый голос нарастает, а затем тает в тишине. Я вынужден слушать его, наслаждаться его лиричным звучанием. Если я закрою глаза, то мне удастся представить того мальчишку, которые (терзает) играет на ней. Нет, на самом деле, он умеет играть, он знает ноты, он чувствует гриф, но его игра мне не нравиться. Не потому что я сноб, а потому что этот мальчишка играет в каком-то многолюдном проходе, чтобы заработать себе денег на еду.

У него их нет.

Зато у него есть скрипка и природный дар: он автоматически (интуитивно) чувствует гриф, и музыка, рожденная им, в самом деле красива.

Если бы я был способен чувствовать прекрасное, я бы восхитился его игрой, его талантом, но мне не дано, да я и не нуждаюсь. И как будто назло я слышу его скрипку. Ее писклявый голос все сильнее достает меня, а если я закрою глаза, то удивительно четко увижу бедно одетого мальчишку с не по-детски серьезным выражением лица. Он стыдится того, что стоит здесь и играет для нас, равнодушно проходящих мимо.

Я слышу скрипку. Она как будто вскрывает потайные двери и выпускает на свободу рассерженных монстров. Вот они правильным строем приближаются ко мне. Я, наверно, заслужил это.

Я слышу скрипку. Слышу-слышу-слышу!

Лучше свихнуться и не думать об этом.

О боги!

Я, наверное, чудовищный человек.

Живу надеждой напугать кого-нибудь своими фантазиями, нереальными, болезненными, нездешними. Непонятными для всех, но удивительно огромными для некоторых. Подойдите ко мне поближе, и я буду вас пугать. Мне смешны человеческие лица, на которых огромным восклицательным знаком застыл вопрос: «Как можно о таком писать?» Подойдите ко мне поближе, и я расскажу вам, я много чего расскажу вам, и никто не помешает мне говорить.

Я вижу мальчишку, играющего на скрипке, и рассказываю вам о нем. Вы заслужили это. Вы сегодня прошли мимо и не откликнулись на его игру. Скрипичный смычок мелькал вправо-влево, мальчишка смотрел перед собой, а на расстеленной перед ним тряпочке лежало совсем немного мелочи, которая не спасет его сегодня от голода.

А если я постараюсь, то увижу другого мальчишку. Нет, на самом деле, это уже не мальчишка, это уже молодой человек, ему около двадцати лет, но ведет себя он как мальчишка.

Мне не трудно узнать его – это один из моих знакомых. Я часто вижу его, и разговариваю с ним о чем-то. На прошлой неделе мы говорили о литературе, о музыке, о моих рассказах. Они ему зачем-то нравятся.

Я вижу этого молодого человека насквозь.

Его мысли слишком просты. Им не спрятаться от меня. По интонации голоса, по мимике лица, по взмаху руки я обо всем догадываюсь.

Мне неинтересна эта игра – она проходит (интуитивно) автоматически. Я задаюсь вопросом: «О чем же думает мой собеседник?», - и через секунду уже знаю. Это легко.

Он хочет сегодня покончить жизнь самоубийством. Он верит, что так правильно.

Я не хочу отговаривать его. Это его жизнь, и именно он должен решать – решИть – будет ли она продолжаться, будет ли он еще жить завтра, или нет, или уже достаточно было рассветов, и они ему наскучили. Молодой человек смотрит на меня и говорит о том, что все это серьезно... Но что я могу сказать ему в ответ?!

У меня есть только одно предложение, но я молчу. Я не говорю это вслух, потому что это может убить его. Я не говорю, это вслух не потому, что мне жаль молодого человека, а потому, что этим я вмешаюсь в его судьбу, изменю его выбор, сделаю за него выбор.

Я не хочу.

Мой ответ: человек, который вдруг делится со мной своими суицидальными мыслями, на самом деле лжет, на самом деле трус. У него не хватит смелости расправить руки как крылья и спрыгнуть с крыши четырехэтажного здания, проглотить десяток таблеток и запить их теплым молоком, воткнуть нож в свою грудь. У него хватит смелости лишь говорить со мной о самоубийстве. Это не трудно, это не больно, это не страшно...

Я молчу...

Но я знаю...

О нем все...

Если я закрою глаза, то под нарастающий звук скрипки увижу, как он в своей квартире наполняет ванную. Я увижу воду; когда ее будет много, она станет синеватой, интересной, захочется почувствовать ее, лечь в нее и поплыть... Я увижу молодого человека. Он стоит возле этой ванны и смотрит на воду. Глаза полуприкрыты. Он наслаждается каждой минутой и жалеет, (может быть, неосознанно, но жалеет), что никого нет рядом и никто не видит его последних, прекрасных минут.

Если я включу немного своей фантазии, – а это не трудно, голос скрипки поможет мне, – то я увижу, как молодой человек садится в ванну. Он садится в одежде, и складки рубашки плывут вокруг его торса. Я вижу это очень реально.

Я в самом деле вижу ванну, воду, мокрую рубашку, человека, зажавшего в правой руке бритвенное лезвие. Он вовсе не занес ее над тыльной стороной левой руки, чтобы одним резким, быстрым движением вспороть кожу, нет... Он осторожно положил руки на бортики ванной, левую и правую – правую с зажатым в ней лезвием.

Он думает.

Он думает, что его жизнь потеряна.

Что жизнь после того, как будет закончен университет, ужасна до невозможности. Что он ничего не знает, что у него нет нормальной профессии, нет нужных способностей, нет, ничего нет...

Ничего...

Мое лицо отражается в воде; я вижу это отражение, потому что наклонился к ванне, к мальчишке, сидящему в ней; я наклонился к нему, чтобы яснее увидеть его выражение лица.

А он не видит меня, не видит моего отражения.

Он занят тем, что думает, будто его жизнь потеряна для человечества.

Что он не способен совершить чего-нибудь такого, что перевернет весь мир, что вознесет его на Олимп, что будет запомнено благодарными потомками, что сделает его знаменитым, что удовлетворит его тщеславие...

В соседней комнате играет музыка – кассета поставлена на реверс...

Бесконечная музыка... Психоделическая музыка... Музыка для интеллектуалов...

Молодой человек – мальчишка! – разжимает руку, и лезвие соскальзывает в воду, тихо ложится на дно.

Мальчишка начинает судорожно искать его, он опустил руки в воду и пытается достать его, а оно от потока воды каждый раз выскальзывает из пальцев.

Сидеть в ванной и нащупывать лезвие неудобно, молодой человек поэтому встает на ноги. Вода волной стекает с него – я вижу эту волну. Молодой человек – двадцатилетний тщеславный ребенок – смотрит себе под ноги, ищет лезвие, а когда взгляд находит темную пластинку, то он ничего не делает: не нагибается, не поднимает, не вскрывает себе вены... ничего... просто стоит и смотрит... ищет себе оправдание; оправдание для своей (никчемной, тщеславной) жизни.

И в какой-то момент он перекидывает одну ногу через бортик ванны, а потом другую и делает неуверенный шаг к выходу из комнаты; потом осознает, что на нем все еще надета мокрая одежда и снимает ее: рубашка, синие джинсы, трусы, носки – выжимает их прежде, чем кинуть в корзину с грязным бельем.

Выпускает воду из ванны.

Прячет тонкое лезвие за коробки со стиральным порошком и голый идет в свою комнату за сухой одеждой, по дороге выключив кассету.

Если бы я был материальным, то я включил бы ее снова – снова пустил бы ее по бесконечному реверсу, чтобы он мог слушать, и слушать, и слушать...

Но я не материален.

Я не материален, как и голос скрипки, которая играет, играет, играет бесконечно долго, играет на бесконечном реверсе, а я вынужден слушать, и слушать, и слушать.

Потому что мою память, как и мою фантазию уже не выключить. За какие-то грехи в прошлых жизнях я получил это и несу, не смея уронить, разбить, выкинуть.

Я слышу скрипку, я слышу ее писклявый голос, я слышу его, когда закрываю глаза и когда ночью таращусь в темноту. Я слышу ее. Слышу-слышу-слышу!

И мне все больше кажется, что это не скрипка, что это не музыкальный инструмент, мне кажется, что это чей-то голос, страшный голос, тихий голос, и он говорит мне, что пора покончить жизнь самоубийством, иначе будет хуже, иначе я буду все время слышать (слУшать) бесконечный реверс увертюры, которую сыграл голодный мальчик на оживленной улице.

источник: http://izumrudnivrach.narod.ru/