Одна

Девочка умела летать.

Она расправляла руки, как крылья и парила на теплых порывах воздуха. Она могла взмыть так высоко, что начинала кружиться голова, и мягкие, пушистые облака касались ее щек. Она любила это прикосновение. Когда она летала, никого рядом больше не было – она любила одиночество. Ей было больно, если вдруг сквозь облака начинали продираться чьи-то руки, чьи-то взгляды, чьи-то пальцы. Она отворачивалась. Чтобы не видеть.

Чтобы снова остаться одной, чтобы никто не мог помешать ей дальше летать, взмывать, парить.

Летящие рядом люди не понимали ее. Они в своих полетах всегда были рядом, образовывали какие-то интересные фигуры – такие, как делают парашютисты в обычном мире. Им нравилось прикасаться друг к другу и чувствовать поддержку рядом.

Девочка спешила улететь от них.

Они не пытались взять ее в свою кампанию. Они не нуждались в ней, но только как будто не нуждались, потому что нет-нет, да вдруг можно было уловить чей-то взгляд, брошенный в сторону девочки – злобный, завистливый, насмешливый, превосходительный.

Девочка чувствовала эти взгляды. Она чувствовала их спиной, и боками, и туловищем, и даже пальцами ног. И тогда она стремилась улететь прочь, как можно быстрее прочь; прочь, где пушистые облака снова прикасались к ее щекам, где удивительная синь неба наполняла горизонт, где грани желтого солнца ослепляли глаз и где она существовала одна, одна, одна...

Девочка ненавидела людей.